|
На
орбите из колец
Теперь я знаю,
что была несправедлива, но жонглеры мне не нравились - я не видела
привлекательного смысла в их работе с шариками, кольцами и булавами.
Я понимала, что их искусство заслуживает уважения, что за ним длительный,
упорный труд, что оно демонстрирует виртуозную технику рук, глазомер,
точность, быстроту физических и психических реакций . Может быть,
мне просто не везло, но то, что видела, повторялось от номера к номеру,
от исполнителя к исполнителю.
И вот мне предложили написать о жонглере Сергее Игнатове.
- Ты не отказывайся сразу, - сказала мне знакомая цирковая артистка.
- Мы с ним работали за рубежом, и ты не представляешь, как его принимали!
Аплодисменты, крики продолжались до тех пор, пока он не повторял свой
номер полностью...
Действительно, после такого сообщения сразу не откажешься - стало
очень любопытно. Я позвонила Игнатову, и он любезно предложил по дороге
в цирк заехать за мной. У меня были друзья из Ленинграда, истинные
ленинградцы, любители и знатоки театра, искусства. Завязался общий
разговор. Обаятельная коммуникабельность Сергея, его искренность,
непосредственность в общении тут же расположили к нему всех. Разговор
зашел о живописи, и Сергей стал интересно рассказывать об итальянских
художниках. Во время своих гастролей по Италии он, где только мог,
посещал музеи, галереи, выставки, покупал альбомы репродукций. Естественно,
спросили и об итальянской опере. Игнатов был в "Ла Скала",
рассказал о его музее и вспомнил, что среди экспонатов музея есть
слепок с руки Листа.
- Совершенно необыкновенная вытянутая кисть, - говорил Сергей и машинально
показал на своей руке. И тут я обратила внимание на его руку и увидела,
что она тоже совершенно необыкновенная. Такая же вытянутая длинная
кисть, чуткие, легкие, очень живые даже в неподвижности пальцы. Это
была рука виртуозного пианиста, скрипача. И во всем облике артиста
было что-то от большого музыканта, что-то шопеновское, внутренняя
музыкальность, душевная чуткость, изящество. Если бы я не знала профессию
Игнатова, то, очевидно, решила бы, что он пианист или скрипач. Но
я знала его профессию и, еще лучше приглядевшись к его рукам, заметила,
что в ладонях его ощущается сила и крепость. Такие ладони бывают у
фехтовальщиков. А за внешней, легкой непринужденностью Сергея угадывалась
собранность и точность, постоянная тугая, стальная пружинка его существа.
Мы приехали в цирк, и я не пошла смотреть представление, а с разрешения
Игнатова стала ходить за ним. Он разогревался перед выступлением,
начал с гимнастики, потом перешел к своим мячам, булавам, кольцам,
очень традиционным в жонглировании предметам. В его руках появлялись
то мячи, то булавы, то кольца, а я все не могла отвести глаз от его
рук, которые вдруг зажили какой-то своей особой жизнью, в движениях,
завораживающих своей точностью, чуткостью, быстротой, ритмом. Все
интереснее было увидеть артиста на манеже, увидеть весь его номер
целиком. И вот этот момент наступил.
Бывает, что манеж меняет человека. Выходя на него, он что-то теряет
или приобретает. Игнатов остается самим собой, Его костюм не походит
на цирковой - ни яркости, ни блеска, но он и не прозаичный. В нем
есть стиль: черные строгие брюки и белая рубашка-апаш, открывающая
грудь. Это очень романтично. В подобной одежде легко представить аристократов
девятнадцатого века в дуэли на шпагах. Такой костюм красиво подчеркивает
мужественную грацию, физическое и душевное изящество, присущие Игнатову.
Эти его человеческие качества увлекательно раскрываются в его номере,
в его работе с такими обычными мячами, булавами, кольцами. Каждая
комбинация жонглирования у него - это не только блистательная техника
и рекордное число предметов, но каждая комбинация имеет и свою "душу",
свой эмоциональный настрой, ритмическую музыку, заложенную в нее мысль.
Магия и волшебство его номера, его необычность, сила впечатления -
все от того, что техника здесь не цель, а только средство.
Он начинает жонглировать буквально "с ходу", с появления
на манеже. В бешеной пляске завертелись перед ним пять булав, их движение
по сложному рисунку стремительно и напряженно. В каждой чувствуется
сопротивление рукам жонглера. Вот-вот мгновение, и они вырвутся из
его власти, разлетятся в стороны. Как легко, грациозно движутся руки,
они словно сами по себе, разве им удержать булавы?! Потом начинаешь
во всем ощущать внутреннюю легкую, упругую силу, исходящую от жонглера,
удерживающую все в стремительном равновесии, гармонии. Кажется, так
может продолжаться вечно, но еще секунда - и в таком же стремительном
темпе жонглер укладывает булавы друг за другом на манеж. Гармония
разрушена. И тут же опять возрождается, но уже с мячами.
Их семь. Семь мячей движутся в воздухе по своим пересекающимся орбитам.
Они будто атомы в гигантской молекуле - точность, быстрота, целостность
и закономерность движения. Словно "живой" закон физики,
только что созданный человеком, удерживает их всех в этой гигантской
молекуле. И здесь не только блестящая техника. Руки артиста словно
"играют" на мячах, они вкладывают в них музыкальный ритм,
передают им свое изящество, легкость, силу и грацию, переполняющие
артиста. И, наконец, кольца. Девять колец в воздухе летят по вытянутому
высоко кверху эллипсу почти вплотную, в очень точных, равных промежутках
между ними, в очень точном и быстром движении. Это, как маленькая
вселенная, подчиненная вот этому так легко и непринужденно управляющему
ею человеку, созданная его прекрасными и чуткими руками. Какая во
всем этом точность, ясность, гармония, притягательность. Математик,
ожививший свою формулу! Следишь за кольцами и словно попадаешь в их
орбиту, движение завораживает, не отпускает. Но вот все кольца в одной
руке, и мы словно вернулись к себе. И опять запускает Сергей свою
"вселенную" и опять уводит нас от самих себя за собой.
Потом, когда мы говорили с Игнатовым о его номере, он уверял меня,
что к жонглированию у него никакого таланта нет и не было.
- Просто я заставил себя, очень разозлился и заставил,- объяснял он
мне, - потому что ничего другого мне не оставалось...
В цирковое училище будущий жонглер поступил на отделение акробатики.
Он вырос в семье цирковых артистов и о других профессиях никогда всерьез
не думал. Казалось, сама судьба определила цирковое училище, а отделение
акробатики было самым заманчивым. Но, почти в начале занятий, разучивая
одну из сложных комбинаций, Сергей, как выражаются в спорте, "пришел
на голову". Он повредил себе шейный позвонок, и заниматься акробатикой
ему запретили. Вот тогда он и перешел в класс известной артистки Виолетты
Кисс, преподававшей жонглирование,
- Я жонглировал хуже всех, - вспоминал Сергей, - даже акробаты в училище
жонглировали лучше меня.
Он работал целыми днями, предметы вырывались и падали, и так бесконечно.
Иногда казалось, что они живые, что обрели какую-то волшебную силу
над ним и издеваются, смеются. Это рождало гнев, раздражение. Но в
таком состоянии работать было уже невозможно, и прежде всего нужно
было справляться с гневом, с раздражением, вырабатывать в себе необходимое
для работы состояние. И опять целыми часами - шарики, мячики, кольца,
булавы, и все время борьба с ними и с собой. Иногда вдруг они становились
послушными и сразу появлялось чувство радости, удовлетворения. И будущий
жонглер уловил эту связь между предметами и своим состоянием, настроением.
Они внутренне уже были связаны и, кажется, навсегда.
На каникулы Сережа Игнатов уезжал к деду. Дед работал конюхом в цирке.
С внуком был строг, оставлял его ночевать в цирке, на сене с лошадьми.
В шесть утра дед приходил, поднимал его, и Сергей начинал жонглировать.
Помогал деду ухаживать за лошадьми и опять жонглировал. Начинались
занятия в училище, и к шести утра студент Игнатов приходил в училище
и опять жонглировал.
- Не помню, чтобы у меня тогда оставалось время еще на что-то, - рассказывал
он, - а если и оставалось, то уж не было никаких сил.
С искренней признательностью вспоминает артист о своем педагоге Виолетте
Николаевне Кисс. Подолгу занимаясь в училище, он все же использовал
любую возможность, чтобы посмотреть работу профессионалов. Отличная
техника некоторых из них, так восхищавшая вначале юного Игнатова,
постепенно настораживала его и иногда не удовлетворяла. К тому времени
он уже начал понимать, что в жонглирование предметами можно вложить
и содержание, например попытаться передать свое настроение. Иногда
ему это удавалось.
И вот началась самостоятельная работа.
Первая зарубежная поездка была в ГДР. Выступления начались в Карл-Маркс-Штадте
в день рождения Сергея, и это было знаменательно еще и потому, что
именно в этом городе он появился на свет - тогда его родители были
здесь в командировке. Об этом написали городские газеты, артиста приветствовали
как земляка.
Начало обещало успех, зрители его хорошо принимали, аплодисменты доставляли
радость. Однако росло и чувство ответственности за себя, за свой номер,
хотелось сделать его лучше, достичь большего, Он начал увеличивать
количество предметов. Сейчас Игнатов работает с девятью кольцами,
хотя пробует уже и с одиннадцатью. А добавление каждого нового кольца
- это годы работы.
Я слушаю Сергея и наконец решаюсь заговорить о том, что мне не понравилось
в его номере, показалось досадной помехой. В самый кульминационный,
завораживающий момент случалось, что предметы вдруг вырывались из
рук жонглера и падали. Если б я смотрела его выступление одна, то
посчитала бы это просто "срывами", но рядом со мной сидела
Марина - очаровательная жена Игнатова, тоже артистка цирка, и она
мне объяснила:
- Нет, нет, это специально, ну так полагается, чтобы подчеркнуть трудность,
сложность и иметь возможность опять повторить все сначала...
Мне подумалось: как это нелепо! Уж никак такой прием не вяжется с
виртуозной, одухотворенной работой артиста.
И вот я говорю об этом Сергею и привожу несколько аналогий из других
видов искусства. Блистательный танцовщик Большого театра проходит
по кругу сцены в великолепных прыжках, но на последнем заплетается
ногами и падает... специально, чтобы подчеркнуть всю трудность и сложность.
Это рассмешило Сергея. Его работу действительно можно сравнить с высоким
искусством, и на ее фоне некоторые принятые в цирке приемы "обыгрывания"
выглядят уже слишком примитивными.
Летом Сергей был в вынужденном бездействии, пожалуй, первый раз в
жизни. Врачи временно запретили ему жонглировать. Как-то мы с ним
встретились, и естественно, разговор зашел о его номере. И опять я
не могла не отметить что-то шопеновское, грациозное в его облике.
Я поинтересовалась, любит ли он музыку Шопена. Оказалось: очень! Так
возникла идея попробовать работать на шопеновскую музыку, подобрать
что-то из его этюдов, фантазий, ноктюрнов. Их романтическая приподнятость,
изящество, легкая стремительность, удивительная красота могут придать
выступлению особую романтическую атмосферу.
Статью я пишу летом. Скоро Игнатов приступит к репетициям и попробует
работать на музыку Шопена. Мне бы так хотелось, чтобы у него получилось.
И, может быть, именно музыка Шопена подскажет ему еще что-то более
новое и необычное...
ГАЛИНА
МАРЧЕНКО |
|